Из темного провала на поверхность поднималось четверо дрожащих фигур. Грязные и худые - они поддерживали друг друга и шаг за шагом упорно двигались к свету. Наконец появившись на скальном пяточке, они жадно глотали свежий ночной воздух, подставляя алеющему на горизонте рассвету свои бледные изможденные лица.
Это была пара людей. Пара влюбленных… Они сидели вплотную друг к другу, будто не желая расставаться ни на мгновение, и держались за руки. На их лицах читались спокойствие, безмятежность и умиротворение.
Кем бы ни был скульптор – он, без сомнений, был весьма талантлив. Люди древней цивилизации казались живыми. Словно вот-вот кто-нибудь из них шевельнется, сойдет с каменного пьедестала и спустится вниз.
Сестрёнка Анечка проползла под ногами, везя по полу ярко раскрашенный деревянный паровозик.
Отец сидел в кресле, поводя пальцем в воздухе, словно дирижируя невидимому оркестру или совершая магические пассы.
Все вокруг кишело цветными змеями, поэтому я ступала очень осторожно. Наконец, я добралась до холма, точнее, огромнейшей кучи камней, битого стекла и цементных глыб. Здесь я опустилась на колени и воззвала к духу фабрики, прося его прийти. Он явился, угловатый, дырявый, просвечивающийся в лунном свете, с самое большое дерево высотой. Сделан он был из кусков старого металла, и на плечах своих имел череп слона.
Склонившаяся фигурка танцовщицы казалась детской, почти игрушечной. Её кожа была мягкая как воск, белая как лёд. Филдрэт затаил дыхание, боясь вспугнуть куклу, словно дикого зверька. Но валяться было неловко.
...Радужная вырвалась из-под крыши воларни в опутанное солнечными нитями синее летнее небо, закружилась в тёплой метели тополиного пуха. Как же хорошо, хорошо! По крыльям нежной щекоткой скользнул ветер, подхватил её, лёгкую, точно детский смех, вознёс высоко-высоко. Сизому никогда не догнать...
Разглядывая себя перед сном в чудесное зеркало, Илайна видела, что она – не иначе, как от такой жизни – расцветает на глазах. Волосы стали только гуще, подросла грудь, постройнели ноги. Чище и белее сделалась кожа, приобрели жемчужный блеск зубы, похорошели ногти. Исчезла даже ненавистная родинка на виске.
Богиня проглотила меня, и толпа счастливо взвыла. Нутро «матери» было тёплым, податливым, почти живым, но я слышала, как в глубине вздувшегося брюха скрипят механизмы, щёлкают электрические искры, как болтают о своих проблемах и радостях послушники-инженеры.
Её крылья были сотканы из самых невозможных оттенков, а крохотные пёрышки, точно диковинное платье, охватывающие тело, переливались и блестели. А сны, что она свивала для него, Элоя…
«Хмель от разбавленной водки выветрился из меня ещё во время драки, но голова до сих пор мутная, как вода в луже под сапогами. Дождь продолжает лупить по прохудившимся крышам домов, икона на фонаре следит за парочкой на автобусной остановке. Смотрю на фонарный столб, хочу опереться на него и отдохнуть, но тут же сторонюсь этой идеи, остановиться – это почти присесть, присесть значит пустить слюни по поводу своей никчёмности.
Щемит грудь, начинается неконтролируемое погружение в эмоции, становится сложно отличать мысли от голосов в голове.
Вот уже мотоцикл со стоянки моргает мне фарой и как бы спрашивает: «Ты зачем моего хозяина избил? Как же мы с ним теперь ездить будем? Ах да, что тебе терять, ты же уже одной ногой в крипте».
За ним врывается целый хор.
Плач детей той угрюмой тётки, хруст сломанных костылей, протяжный вой жены лысого мужика над больничной койкой, начальник, делающий выговор Лине, щелчки затворов расстрельной бригады, крики боли, канонады выстрелов, мольбы о пощаде и мой смех.
Я срываюсь с места. Пытаюсь сбежать или спешу домой за призрачным шансом на спасение, не знаю.
«А нужно тебе это спасение? Может…того?»
Средний и указательный палец имитируют ствол пистолета и сами собой прижимаются к виску.»
Маски шагнули ближе.
— Ах, какой милый мальчик! — Бажена обняла за шею Женщина в Белом. — Пойдём с нами!
— Пойдём с нами! — с другой стороны его взяла под руку Женщина в Красном, раскрыла алые губы и медленно провела языком по щеке.
— Пойдём с нами! — зашелестели голоса вокруг…
Медленно взмахивая крыльями, над рекой воспаряла устрашающего вида чешуйчатая тварь – сошедший со страниц древних легенд дракон. Сиреневая чешуя сверкала в лунном свете, хищно разинутую пасть усеивали два ряда острых зубов, а в прищуренных змеиных глазах пылало пламя. Передние лапы угрожающе ощетинились кривыми когтями, а задними существо бережно сжимало бесчувственного Рэндала.
- Хельга из Хафенберга
...Между прочим, совы крадут Луну, — назидательно произнёс старик. — Каждую ночь. Нет, каждое утро. Они не в силах расстаться с королевой сов – Луной, потому уводят её подальше, в самый укромный, тёмный уголок. Совиная свита весь день охраняет королеву, ревностно оберегая её державный сон...
На его лбу проступала татуировка: черная окружность с тремя черными кругами, нанизанными на нее один за одним. Знак солнцемера... Пришелец обошел все грядки, все посадки, заглянул чуть ли не во все строения, а после что-то записал в красивый кожаный блокнот
Они не в силах расстаться с королевой сов – Луной…
По морю, полному звёзд, идёт корабль...На многие, многие, многие дали видно лишь тёмную, усыпанную острыми блестяшками звёзд полноту.
В субботу днем в кафе было совсем немного народу, играла легкая музыка. За одним из столиков сидел молодой человек. Он то и дело смотрел на часы. Двери кафе растворились, и в помещении появилась фигура в темной мантии. Посетители уже хотели поднять шум, но дружно выдохнули: поверх черного капюшона была надета яркая бейсболка с логотипом курьерской службы.
Смерть огляделась и подсела к суетному парню.
<...>
-А ты как?
-Нормально, теперь нормально. Всего пара месяцев у психолога и я как огурчик. Вот кстати, приглашение тебе.
Смерть аккуратно взяла протянутую открытку с приглашение на свадьбу.
-Мы посоветовались и решили, что хотим тебя на свадьбе видеть. Тем более если бы не ты, никакой свадьбы не было.
– Вот же ты глупая! – рассмеялась колдунья. – Стала бы ты сама, к примеру, тарелки просто так бить, подушки рвать или стены грязью мазать? Так что не беспокойся. Будешь и жива, и здорова, и облик человеческий сохранишь… А теперь, милые дамы, прошу к столу.
Тут подала голос скромно молчавшая в углу старушка-рабыня.
– Мне бы, госпожа, просто яблочка. Кусочек. Маленький.
– У тебя завтра с утра срок выходит? Вот утром и возьмёшь. На дорожку.
На берег Сулех-Айлата пришли все, кто мог ходить, ибо понимали, что решалась судьба Зедан-Ала. Появился и Хасан, весь в черном, с девушкой в белом платье, белокожей и золотоволосой.
Покинула Чароит свой дом в стволе старейшего из всех деревьев Терриуса – дуба-великана – и отправилась в странствие по землям, вразумлять добрым словом совиный народ. Селенит же осталась наместницей, исполняя волю княжны.
Этим и воспользовался Щуур. Одной безлунной ночью, когда тоска по небесной владычице особенно сильно сковала сердца совиного народца, мышиный княжич наслал своё войско в лес, где стоял дуб-великан, с наказом уничтожить белую сову.
Полчища летучих мышей наводнили лесные окрестности, наводя ужас на жителей леса. Верные Селенит воины отважно встретили враждебных чужаков, и немало пало их в схватке с неприятелем. Выстояла совиная стража, уцелела и Селенит, но как же горько ей было после сражения слушать проклятия собратьев, постыдно покинувших небесную битву и невозмутимо отсиживавшихся до самого исхода сражения в ветвях деревьев. Не желали они более видеть среди себя белую сову, не хотели подчиняться ей, считая себя лучше и достойнее. В слезах и горечью в сердце покинула Селенит с горсткой преданных ей сов любимый лес, обретя новый дом в далёких и снежных, как её оперенье землях...
Короткий крик.
Тьма.
Красный свет голограммы понемногу затухает. Толпа наверху покидает церковь. Слышу смех, меня зовут сослуживцы, голова раскалывается. В мозгу вихрь мыслей, но все они вертятся вокруг лежащего на полу револьвера.
– Да! Да! – твердят голоса. – Жми на курок!
Боком ползу к дымящемуся трупу Старика. Плечо и колено ноют с удвоенной силой.
Смех.
Проверяю барабан – три патрона.
Подношу ствол к виску.
Смех.
Стоны.
– Да! – орут голоса.
В куртке старика звонит телефон.
Неизвестный номер.
– М-м-м… Привет…
Писк.
Все равно ей до принцессы как до Гималайской вершины. Она грубая и все время шипит, как кипяток. Еще и дерется. Если честно, то Вика больше напоминает мне дракона, а не принцессу.
- А ты ее… это самое…
- Съешь? – мрачно шучу я.
- Не, перевоспитай. Драконы ж не людоеды какие, а вполне интеллектуальные создания.
- Проще съесть.
- Да я серьезно! Сам подумай, у тебя в твоей собственной пещере номер восемьдесят девять будет своя личная принцесса.
- Я никогда не смогу ее перевоспитать...
... хозяйка оказалась стройной белокурой красавицей, которая встретила девушку, словно самую дорогую гостью.
Придя в себя, Крашер обнаружил, что лежит на полу. Голем стоял по стойке смирно, не выказывая, каких либо действий. «Ублюдок» находился у варвара в руке, точнее то, что от него осталось – гарда и часть обломанного клинка. Превозмогая боль, Крашер ползком обогнул истукана. Дэрморон по-прежнему сидел в кресле, но теперь он был скорее мёртв, чем жив. Обломок меча торчал у него из шеи
Наконец-то я нашёл свою крошку. Вот она лежит такая, спокойная, такая холодная, такая…мертвая. Джессика заметно уменьшилась в размерах. Её бледная кожа вся испещрена мелкими, словно паутина морщинами. Глаза, некогда светившиеся задором, теперь остекленело, взирают на пустоту. Я отдёргиваю пропитанную кровь юбку и прижимаю Джессику к себе. Скупая слеза течёт по моей щеке. Горечь утраты душит меня. Я хочу выкричаться. Хочу выпустить свою боль. Но вместо крика лишь жалобно скулю, словно побитая собака. Протяжные взмахи крыльев выводит меня из оцепенения
Впереди чароплет, две седмицы его не видать было, — мрачный, губы поджаты, зенки впавшие омутами темнеют. А за ним малышка лет четырех отроду. Личико чистенькое, свежее, кудри золотые, глазищи васильковые в землю скромно потупила — ни дать ни взять светлый дух с небес на землю грешную спустился.
Ниньян работает над загатовками для Грона,рядом её живые кошки Мау с Авой.
Май,наставив пистолет на Юльку,приказывает сыграть ему что-нибудь на скрипке
И вдруг Феликс замер: по-настоящему опасная вещь невинно лежала на витрине среди прочих канцтоваров -- нож для разрезания бумаги
"Сошлись по осени в Совином лесу три девушки"
Девушек зовут Энни, Милдред и Розмари Рок.
Но при этом Розмари Рок, та что в красной шапочке, только притворяется живой девушкой. На самом деле это дух местного болота, который при жизни был мальчишкой.
В работе мне хотелось подчеркнуть, что это именно переодетый мальчишка.
Кроме того, мне хотелось придать всему рисунку некоторую как бы витражность, так как одна из девушек дочь священника, да и разговор все время крутится вокруг церкви.
Энни и Милдред еще живы, и им даже светит солнце, но волосы Розмари, а на самом деле болотный туман, уже начинают опутывать их.
На рисунке так же изображены и лес, и река.
Иллюстрация и к отдельному эпизоду, и ко всему рассказу в целом.
Но девочку что-то отвлекло: на женщине был такой же газовый платок, но только черный с золотыми нитями. Выглядела она нарядно, но на самом деле была одета во все только черное: черная бисерная сумочка, переливчатое платье из черной парчи, лакированные черные туфли лодочки. И улыбка у нее вовсе не добрая, а коварная! Теперь все ясно! Ведьма! Соперница! Попалась!
Мрачный жнец медленно направился к барной стойке, взгляды присутствующих внимательно провожали темную фигуру. За стойкой никого не было.
—Эй, бармен, где ты?
—Приветствую, — с пола поднялся молодой человек в клетчатой рубашке и широко улыбнулся. Увидев смерть, он совсем не испугался, а скорее наоборот: улыбка стала еще шире. Наверное, это был единственный бармен в городе, готовый обслужить мрачного жнеца. И единственный человек, с которым можно было нормально поговорить.
—И ты от меня прячешься? — притворно возмутилась Смерть.
—Ой, а от тебя разве спрячешься! Как придешь, так и все.
—Ох, не напоминай.
Смерть устало села за высокий стул. Вся ее поза, помятый и понурый капюшон говорили о том, что у мрачной властительницы жизней день не задался.
И вот мы на месте. Я распаковываю упаковку мелков и принимаюсь рисовать.
Я решила нарисовать русалку. Мама и Мишука одобряют мой выбор. Желтые волосы. Зеленый хвост.
Синие глаза. Самое сложное – нос. Они мне всегда не даются, эти носы. Но если я напортачу,
то русалка обидится. И я стараюсь изо всех сил. Мишука стоит, держась за коляску, и внимательно
следит за моей работой. Ему явно нравится русалка: он уже трижды показал на нее пальчиком и
сказал «Гык-гык!» Пока мама не видит, Мишука принимается грызть мелок, я ему не мешаю, я слышала,
что в меле есть кальций, и его едят, когда это нужно организму. А Мишукиному организму вечно что-нибудь
нужно: то мел, то резиновые подошвы, то обои, то железная миска.
Такой уж он, растущий Мишукин организм.
Тихая мелодия качнула подкупольный мир, и точёный стан взвился в волшебном танце. Волосы танцовщицы всколыхнулись серебристым шлейфом. Филдрэт невольно замер, как замирает путешественник, ненароком увидевший белую чайку посреди свирепствующей бури. Хрупкая и ранимая, она билась в клетке шатра, готовая разбиться, поломать крылья, но вырваться на свободу. Сердце Филдрэта сжалось. Ему захотелось протянуть к белой птице руки, скрыть её в ладонях, прижать, уберечь.
В этот момент исчезло всё. Исчезли зрители, шатёр, все куклы. Был только лик, озарённый танцем, и чернильные глаза, зовущие утонуть в их глубине.
И Филдрэт тонул. Там, на дне, он задыхался и умирал. А потом вынырнул позади неба.
У ног танцовщицы разлились зелёные луга, вересковый ветер рождал в груди сладость, расправляя лёгкие. Филдрэт снова дышал. Там, в мире танцовщицы. Тонкие кисти взмывали вверх, длинные волосы падали на плечи и бёдра, разбиваясь волнами, — и Филдрэт понял, что до сих пор не видел ничего прекраснее.
Хельга сняла дублет, оставшись в одной нижней рубахе и штанах. Ночь уже остывала, но для северянки и осенью здесь было довольно тепло.
Княжич по-прежнему бездумно глядел перед собой. Хельга с силой провела ладонью по его лбу, размазывая колдовской сигил. Бажен вздрогнул, на миг сбрасывая пелену с глаз, но мгновением спустя вновь опустил голову и замер.
Суеверный народ востока звал его Сноправцем, или Трёхликим. Был он старше мира, заботливо взращенного и выпестованного им. Облик его вселял страх и заставлял трепетать любого смертного. Высокий как гора и мощный как океан, однако ж, этот колосс был легче южного ветра. Голова его была наделена тремя лицами, обращёнными на восток, запад и юг.
Юношеское лицо с задорным взглядом зелёных глаз из-под рыжей копны и сомкнутыми в лукавой ухмылке губами смотрело на утренний восток. Взор его одаривал почивавших снами, полными необыкновенных приключений, рискованных и бесшабашных.
На полуденный юг взирал лик прекраснейшей женщины с золотисто-абрикосовыми локонами и очами синими как летнее небо. Чувственная линия нежных губ хранила в себе мечтательность и тайну. Кого из спавших касался взгляд красавицы — видел яркие и сладкие любовные сновидения.
В вечерний запад вглядывалось лицо древнего старца. Подслеповатые, сощуренные глаза его почти не видны были из-за ниспадавших на лицо, белых как снег прядей волос. Иссохшую, тонкую кожу, подобно растрескавшейся песчаной корке, полосовало множество рубцовых морщин. Тонкая линия губ глубокой складкой-дугой была заломлена вниз. Коли кого настигал взор старика, тому во сне являлись покой и благость.
Юношеское лицо с задорным взглядом зелёных глаз из-под рыжей копны и сомкнутыми в лукавой ухмылке губами смотрело на утренний восток. Взор его одаривал почивавших снами, полными необыкновенных приключений, рискованных и бесшабашных.
На полуденный юг взирал лик прекраснейшей женщины с золотисто-абрикосовыми локонами и очами синими как летнее небо. Чувственная линия нежных губ хранила в себе мечтательность и тайну. Кого из спавших касался взгляд красавицы — видел яркие и сладкие любовные сновидения.
В вечерний запад вглядывалось лицо древнего старца. Подслеповатые, сощуренные глаза его почти не видны были из-за ниспадавших на лицо, белых как снег прядей волос. Иссохшую, тонкую кожу, подобно растрескавшейся песчаной корке, полосовало множество рубцовых морщин. Тонкая линия губ глубокой складкой-дугой была заломлена вниз. Коли кого настигал взор старика, тому во сне являлись покой и благость.
Слева от Еарха простирался серый дым. Тот самый, что покрывал небо каждый день. Только сейчас молодой человек смотрел на него сверху вниз, и сквозь густую поволоку нельзя было что-либо рассмотреть. Выше нее сияли звезды, хоть время было ближе к полудню, вокруг них было только сплошное черное звездное небо. Далеко слева висел желтый сияющий шар, а под ним расступилась ненамного серая дымка.
Пылающий шар медленно двигался, а за ним тянулся дым, закрывая те бреши, что только что были согреты и освещены.
Справа от башни не была ни дыма, ни солнца. Одна сплошная ночь. Земля была покрыта снегом, несмотря на то, что уже пришла весна. Все по ту сторону казалось спящим и замерзшим. Тишина, идущая оттуда пугала не меньше, чем огненный шар слева.
А позади него, далеко-далеко позади, горело светило, похожее на то, что висело слева, но было оно во много раз больше. А еще там стояло множество башен, подобных этим, и все они были озарены солнечным светом.
