Дракон был здесь. Его огромная, антрацитово-чёрная туша, покрытая блестящей в солнечных лучах чешуёй, нависала над лежащим телом юного рыцаря, похожим на безжизненную сломанную куклу.
«Опоздал!».
""– Как мне доехать до замка Драм? – вопросом на вопрос ответил человек. Одна из ворон сердито каркнула.
Фомор валко переступил с ноги на ногу, замотанной рукой показал направление: – Туда езжай. До деревни доберешься скоро. Человек, даже не кивнув, тронул поводья. Кобыла устало фыркнула, неуверенно шагнула, пробив копытом наст. – Не каждый, кто идет в замок, возвращается оттуда, – прохрипел фомор. – А я ведь знаю, кто ты. Тебе не будут рады. В этот раз человек не промолчал.
– Мне нигде не рады. Но я везде нужен, – и ветер подхватил его слова, закрутил в снежном вихре и уволок прочь.""
...Когда у костра неслышно появился Люпус, зайцы уже беспокойно шевелили носами и нервно подскакивали на месте. Жёлтые глаза волка хищно блеснули, отразив пламя костра…
Его разбудил проводник, которого Счастливый Номер ни за что бы не принял за проводника: на нем была жилетка вроде тех, что хиппи таскали в шестидесятые, облепленная разноцветными значками, и засаленная фуражка.
– Ваша остановка, – сообщил он, глядя на Счастливого Номера с неясным сочувствием, – прошу покинуть поезд. Оружие, наркотики, музыкальные инструменты?
Счастливый Номер помотал головой и пробормотал что-то неопределённое в ответ, надеясь, что его не заставят предъявлять билет. Ни один вопрос, что стоило бы сейчас задать из соображений осторожности, не пришёл ему в голову.
…Нэй углублялся в лес и видел всё больше отрывков из своей жизни.
Какие-то были счастливыми, какие-то грустными: где он один, где он с товарищами, где он сражался, а где отдыхал, где мечтал, а где плакал.
Молится Михаил. Неслышные слова вылетают изо рта облачками белёсого пара. Его Бог — в нём, бьётся измождённым сердцем в груди, растекается тягучей тяжестью в костях, наполняет силой уставшую душу. Тьма дышит ему в лицо, но он не отводит взгляда.
— Великий Хан Эрлэг получит тебя. Пусть не сегодня.
— Великий Хан Эрлэг получит тебя через двадцать три года, три месяца и двадцать дней.
Все так же ухмыляясь, они придвигаются ближе, садятся по обе стороны от Михаила, склоняются к его ушам и шепчут в них правду о будущем. О грядущем нашествии, о падении городов русских, о пламени и плаче, что охватят землю от края до края.
Никаких особых правил поведения в этой камере нет – криокапсула надежно отделена от посетителей силовой стеной, бейся не бейся. Даже никакой черты нет, за которую не заходить, и Улисс подходит к стене вплотную.
Пенелопа в капсуле – как живая; не хватает только бесчисленных ее серёжек, бусинок, браслетов, потому что весь металл убирают, его с крионикой нельзя. Её волосы, синие от антоцианина, такой же длины, как и были, — и выбритые виски, и длинная смешная косичка из-за правого уха (как раз должна быть с бусинами и перьями, но нет). У Пенелопы очень спокойное и бледное лицо – такой он её почти никогда не видел при жизни.
Улисс невольно протягивает руку. Силовая стена искрит от его касания и не пропускает дальше. Ему всё равно не дотронуться, не дотянуться через стекло капсулы, через эти провода и трубки, не разбудить её – потому что она не спит, не видит снов, и потому не проснётся.
Описание иллюстрации:
В основе иллюстрации - главные персонажи рассказа Киры Эховой ""Теория эволюции плюшевых мишек"" - добрая и симпатичная ведьма Эмма и Монстрик, похожий на потрепанного плюшевого мишку. Страшный и непонятный Чучельник так же присутствует в иллюстрации. За спиной главных персонажей рассказа мы видим оба его проявления - облако тьмы с огромным ртом, наполненным мелкими зубками, и странная мышка, выглядящая так, как-будто ее кто-то надел, как костюм, не подходящий по размеру. Каждый персонаж в иллюстрации отражает свою наиболее яркую черту: ведьмочка схватилась за голову из-за неожиданно возникшей в ее доме проблемы, Монстрик растерянно взирает круглыми глазами-пуговицами на зрителя, а мрачная темнота - Чучельник угрожающе склоняется над ними.
Выдержки из рассказа, послужившие основой для иллюстрации:
***
«Тьма легко стлалась над полом как отрез скользкого шёлка, подбираясь к намеченной цели, и выглядела бы не совсем материальной, если бы не рот. Большой, круглый, полный мелких острых и очень-очень материальных зубов. Такой рот крайне легко было представить присосавшимся к шее и жадно глотающим кровь. Или к виску, неторопливо пьющим чужие мысли. Или к самому сердцу, насыщающимся чувствами и жизнью.
Я на всякий случай сделал умный вид и кивнул, хотя пока ничего не понял.»
***
«– Довольно мерзкая тварь, – продолжила Эмма, – должно быть, он попал в дом на Подменную ночь. Иначе ему сюда никак не пробраться.
Я жалобно посмотрел на ведьму. Она поймала мой взгляд и вздохнула.
Подменная ночь – это ночь на новолуние. Обычно самая тёмная и нехорошая. Когда око луны почти не смотрит на землю, как правило, и творятся самые мерзкие делишки. Выползает всякая нечисть откуда ни попадя. Знаешь, говорят, что в темноте все кошки одинаковы. На самом деле, не только кошки. В Подменную ночь, когда слишком темно, любое существо из смежного мира может легко попасть в наш, прикинувшись каким-нибудь предметом или другим существом. То есть, поменяться с ним местами. Обычно это лучше всего удаётся тем, у кого есть особые навыки. Как у чучельника, например. Он крадёт сущность живых существ, как бы выпивает, высасывает её. Остаётся только пустая оболочка. Из неё он обычно делает чучело. Не спрашивай зачем. Я понятия не имею, может хобби у него такое. Но главный фокус не в этом. Главный фокус в том, что чучельник теперь – мышка».
***
«Из дыры, тем временем, вывалилось нечто, напоминавшее мышку весьма и весьма отдалённо. Вернее так: нечто, что носило мышку как костюм. И этот костюм было ему явно маловат на несколько размеров. Морду раздуло и вспучило, нос съехал куда-то набок, одно ухо торчало вертикально вверх, а второе скукожилось и скромно болталось в сторонке. Мышиное тело напоминало полусдувшийся футбольный мяч – рыхлое, аморфное, и оказалось приблизительно такого же размера. Хвост был неприлично задран и раскачивался, как сумасшедшая антенна на ветру».
***
«Да точно. Я был детской игрушкой. Любимым затасканным и затисканным плюшевым мишкой какого-нибудь карапуза. Деть рос, мишка старел и всё больше обтрёпывался. И, наконец, стал не нужен совсем. Но из сентиментальности старую игрушку не выбросили, просто запихнули поглубже в пыльный чулан».
Баронесса лежала на голых камнях, окровавленная, неподвижная. В сумраке комнаты на белой рубашке крупными кляксами темнела кровь. И было что-то еще…"" Но скорее я пытался передать драматизм ситуации, когда палач выполняет свою работу, но видит перо и в нем начинает рождаться сомнение, правильно ли он поступает.
“……Тогар не оставлял нерадостных дум: «Неужели Стеллана не понимает? Ох, женский разум!
……Надо поговорить с женихами по одному, убедить их в нелепости затеи. Объяснить пагубность этой свадьбы для всей Великой Степи! Поздно… Лучше обратиться к самим Незримым. Но примут ли они мою жертву? Старая кровь…»
Крысоловка бывает безжалостной и не делает в этом различий. Прав ты или виноват, стар или молод, живёшь здесь уже много лет или явился вчера – однажды она проедет по тебе паровым катком, вытряхнет из тебя душу, и ты можешь только молиться, чтобы это произошло не сегодня.
Питер немного полюбовался картиной с мышками, затем снова выглянул в коридор.
– Сэр Дворецкий! – крикнул он. – Завтрак, пожалуйста!
Через минуту в комнату вошел бодрый, подтянутый старик, неся в руках серебряный поднос с бутербродами и кофе.
– Завтрак, сэр Питер! – доложил он.
– Благодарю вас, сэр Дворецкий. Туда, пожалуйста! – художник привычно махнул рукой в сторону мольберта.
И Дворецкий аккуратно поставил поднос на храбрую, дерзкую, коварную табуретку.
Рыцарь прицепил меч, надел шлем и уселся в повозке удобно. Затем взял копье, примерился и, отталкиваясь им, погнал повозку к обрыву. Дракон бесшумно спланировал и занял позицию за его плечами. Рыцарь старался изо всех сил, и повозка очень быстро набирала скорость. Держась чуть выше развевающихся перьев, дракон не отставал.
Кто-то из гномов за моей спиной зажёг свет, и я увидела сидящее перед дверью существо. Ростом оно оказалось с домовика, но не в пример худее. Домовые всё больше коренастые и основательные, а этот тонкий, что щепка.
«Бе-е-е-ги! — пели охотничьи рога вслед выбивающемуся из сил золотому королю-оленю.
«Не уйдёш-ш-шь! Не уйдёш-ш-ш-шь!» — хищно шипели стрелы.
«Ло-о-ови-и-и!» — выл вожак, гладкий чёрный пёс, ведя стаю.
«Окружай, рви, хватай!» — гремела в ответ свора.
Охотники улюлюкали, подгоняя лошадей. Лошади яростно отжёвывали мундштуки. С дрожащих храпов летели клочья пены. Бока лоснились от пота.
Олень оступился, захромал, замер, не в силах бежать.
Юный всадник с белым бесстрастным лицом вскинул золочёный лук. Принц человеческий целил в сердце королю лесному.
Олень выставил рога, отгоняя псов, и простонал:
— Альвергор, погоди. Я не прошу пощады, ты не пощадишь, — в огромных тёмных глазах мелькнула боль. — Мой лес отныне принадлежит тебе…
Атакующие не дождались сигнала, ведь всё обговорено заранее.
Как обычно, самые быстрые и сильные вырвались вперёд, к славе…
Или – к гибели. Закружились сумятицы первых схваток.
Картина начавшегося боя завораживала. Вот сцепились, переплелись
и рухнули в Океан два неуступчивых – видно, молодых! – бойца…
Клинок с глухим воем описывает короткую дугу. Лезвие, что на кромке тоньше волоса, проходит плоть, как воду, вгрызается в неподатливое дерево плахи, отдает ломкую дрожь рукам – знак смятения и надрыва. Палач видит, как в этот миг широко распахиваются над согнутой спиной сияющие белым крылья. Дункан Калланмор стоит, закрыв глаза. В тенях слуа воет от восторга.
Небо и земля почти слились в ночном поцелуе, когда на горизонте Иремил увидел несколько крупных вихрей, похожих на торнадо. Они стремительно приближались к устроившимся на отдых путникам. Прималь быстро закрыл лицо заскорузлой тряпицей, надел очки с мутными стёклами. Они прилегали плотно, не пропускали песок и пепел. Но и видеть в них он почти не мог.
Воздух стал густым, душным. Его заполнил знакомый травяной запах. Такой же шёл от перетёртой между ладонями полыни, которую клали на могилы к покойникам. Иремил встал и пошёл навстречу вихревым воронкам.
...Ещё не веря до конца своему счастью, Хоба победоносно зарычал, затряс седой гривой и хлопнул
ладонями. Существо на мосту вздрогнуло, бросило на него обречённый взгляд и разом обмякло....
Бабочка летела на меня. Быстро увеличиваясь. Миг — и её, уже огромные крылья, хлестали меня по щекам. Я не отбивалась — не могла и пальцем пошевелить, только выжидала, когда угомонится. Наконец, она закрепилась на носу, и я разожмурилась. Белый, в прожилках, заляпанный кое-где чёрными, маленькими кляксами, ворс почти не пропускал свет.
Перед ними открылась чудесная долина, усеянная блестящими цветными камушками и поделенная пополам узкой лентой ручья. Над омутом, всматриваясь в тёмную зеркальную гладь, сидела девушка. Несомненно, двайлица. Она была очень красивой, как ангелы предков с живых картинок: тонкая, белая, с длинными, гладкими, как шёлк, волосами, и такая же бесстыжая. Из всей одежды на девице было короткое, паутинно-прозрачное платье.
А вскоре твари заявились к самой деревне. Вечером, после заката. Страшные, черные, на двух ногах – похожие на людей, но не люди. Глаза у них светились желтым светом, и из глоток все время доносились странные звуки: то ли визг, то ли скрип… Они стояли между деревьями, в нескольких шагах от забора, а дальше не шли.
Боднув дверь, «мышка» перецепилась через порог и выпала из чулана. Немного побарахталась, но исхитрилась-таки опять встать на лапы. И тут тварь увидела настоящую мышку. Та мирно сидела в своей банке и, кажется, дремала.
Чучельник пингвинчиком двинулся к добыче. Но по дороге с ним начало происходить что-то странное. И без того раздутое тело вдруг сделалось ещё больше, пошло рябью. Глаза полезли из орбит, из-под перекошенного носа показалась круглая зубастая пасть.
Мышка, проснувшаяся от топота тумболап, нервно заметалась по своей стеклянной тюрьме. Чучельник, продолжая расти в размере, упорно тащился к ней. Но добраться так и не успел.
До ловушки оставалась всего пара шагов, когда тварь звонко схлопнулось. Мышка в ужасе пискнула и лишилась сознания.
Иногда, они собирают десятки поселенцев в охапки и несут куда-то.
И старик со всех сил бросился к калитке, он повернулся лишь один раз, когда пробегал мимо пустующего креста, на котором раньше находилось пугало. Подбежав, к кем-то уже запертой, калитке и раскрыв её, старик почувствовал сильную боль в груди, из неё торчали четыре острых ветки-корня, которые стали медленно сгибаться вверх, по ним текла кровь, обернуться он уже не смог. Марк умер так
«Мы видим счастья тень в мечтах земного света. Есть счастье где-нибудь: нет тени без предмета» 2, — прошамкал Ша-Бун, положил книгу на хозяйский стол и стал расставлять шахматные фигуры на начальную позицию.
— Партию?
— С превеликим удовольствием! — Джинн, нависнув над доской, сверкнул перстнями на пальцах. — Начнём! Иначе зачем ещё мы в этой истории.
Скоро лес заметно поредел. Луна поднялась высоко и уже увереннее освещала синеватую хвою, когда перед троллем возник обрыв. Отсюда открывался вид на далёкие зубцы скал, милые сердцу каждого горного жителя. Край обрыва терялся во мгле, но Хоба знал, что правее есть спуск. Здесь, прямо над пропастью, росла особо вкусная и душистая трава, которая придавала неповторимый оттенок вкуса любому мясу. Её запас уже подходил к концу, поэтому Хоба нарвал целую охапку, крепко зажал в лапе и поплёлся обратно, бросив прощальный взгляд на чётко очерченные силуэты вершин
Всё началось с того, что в молодости барону удалось обманом пленить чародея, который в качестве выкупа за себя предложил… переуступить победителю права на договор с драконом. Суть соглашения была проста: чудовище не должно было причинять даже малейшего вреда его владельцу. Хитрый маг, умолчавший о том, каким образом ему в руки попал пергамент со светящимися письменами, отвёл не поверившего ему сперва де Ломбреда к драконьей пещере. Так что перепугавшийся мало не до смерти рыцарь своими глазами увидел, как крылатый исполин мирно беседует с магом. К смене владельца договора тот оказался равнодушен. И почему-то беспрепятственно отпустил чародея, когда пергамент перешёл в руки барона.
Светила луна. С того конца села доносились нестройные рулады. Это кобольд с домовым сидели на открытом окне и, обнявшись, горланили песню
...И поэтому в дальнем коридоре первого этажа кончик портьеры приподнялся и похлопал по плечу последнюю из Шести Грустных Мышек,
которые пробирались куда-то гуськом по своим мышиным делам…
А девка только подмигнула опешившему мужику, натянула поскорее рукавички да хлопнула в ладоши... Взметнулся из-под ее ног снежный столб, заплясали в воздухе колючие снежинки, а когда развиднелось, Мыськи уже не было - сидела на ее месте маленькая рыжая белочка (...)
- Первуша, - донесся до охотника еле слышный девичий голосок, - приходи на следующую седьмицу на поляну, где нашел меня. Я ждать бу-уду-у
...И тогда Лоран прыгнул. Пролетел до середины озера и когтями, зубами нацелился в шею птицы-рыбы
Толстяк вытаращил глаза, усатый в изумлении открыл рот, а сутулый паренёк отодвинулся от костра в тень. Перед ними стоял волк. Стоял на задних лапах. В правой передней лапе держал коричневый саквояж, а голову украшала чёрная шляпа.
Вода блестела и рябила, в ней шевелились тени. Или не тени — я отвернулась. Вдруг что-то дёрнуло меня за ногу, я ойкнула. Чёрная, костлявая рука, похожая на корягу, обвила скользкие пальцы вокруг моей щиколотки и тянула в воду.
Открылась дверь, и куклы, как одна, расступились, нагнулись в поклоне. И я увидел её. Марион шла мимо склонившихся подданных. Да, именно подданных, потому что она выглядела, как королева. Темно-синее платье в пол, замысловатая прическа...
Незнакомка сразу же приковала к себе мужское внимание. Уже в силу того, что её наряд был смел и крайне необычен. Короткая кожаная куртка с накладными карманами, застёгнутая на все пуговицы, кроме верхних двух, туго обтягивала стан, открывая воротник грубой на вид блузы. Узкие, почти до неприличия облегающие штаны заправлены в высокие сапоги с обилием блестящих пряжек. Волосы, за исключением длинной, зачёсанной направо чёлки, убраны под шляпку с высокой тульей и короткими, загнутыми вверх полями. А на самой шляпке красовались очки-гоглы с замутнёнными стёклами.
Энрик встал, машинально поправляя и без того безукоризненно стоящий воротник парадного форменного сюртука. И почти что с усилием перевёл взгляд с незнакомки на Лаису, одетую в скромное коричневое платье с вышитым передником и белой блузой под горло
Пепел лез ему в глаза и ноздри, заполнил горло удушливой пробкой, ершился в лёгких. Он забил Маито до краёв и остался внутри, найдя в его теле своё место. Остатки душ вернулись к прималю, и он, как обещал, взял наугад щепотку, послюнявил пальцем комочек и замазал одну из трещин на руке. Затем взвалил себе на спину кулёк с Астре, застегнул ремни на поясе и груди.
Со стороны леса послышалось деликатное покашливание, путники обернулись.
Толстяк вытаращил глаза, усатый в изумлении открыл рот, а сутулый паренёк отодвинулся от костра в тень.
Перед ними стоял волк. Стоял на задних лапах. В правой передней лапе держал коричневый саквояж, а голову его украшала чёрная шляпа.
Зверь приподнял ушами шляпу и произнёс:
– Господа, позволите ли усталому путнику присесть у вашего костра?
