Главный персонаж - девочка Аня
«...Вода распушает мне волосы, щекочет бока. Как будто массаж делает. В пальцах то и дело путаются водоросли. Разрываю их, отбрасываю в стороны. Куда я плыву? И зачем?
Неважно. Бусина бусиной, а плавать мне просто нравится. Нравится ощущать себя легкой и быстрой. Свободной. Русалкой.»

Передаёт общее впечатление от рассказа(лично на иллюстратора) и изображает конкретные элементы рассказа (сама главная героиня, заброшенное здание, лестница, пожар...)

«...Агван обернулся на гул позади. Сквозь белёсое облако вырывавшегося из-под копыт снега прорисовывался мутный силуэт. Юноша велел брату поспешить, а сам придержал коня, стараясь не моргать, ожидая, когда поднявшиеся снежинки улягутся. Он разглядел всадника, неподвижно стоявшего на расстоянии броска копья. Статный, в чёрных латах, с булавой и длинным мечом в ножнах. На воине красовался рогатый шлем, полностью закрывавший лицо преследователя. Вороная лошадь неизвестного обладала двумя головами...»

«...За спиной Ивица пролетела смерть. Пронеслась на мягких крыльях и рухнула, придавила к земле голодного зверя. Навалилась гигантской тушей, сминая, ломая кости, кромсая плоть. Смерть тоже была голодна.
Лес дрогнул, пошатнулся от безумного крика боли и обиды обманутого хищника, который сам стал жертвой.
Потрясенные деревья отползали, выворачивая из земли корни. Отступали от жуткой бойни, услужливо давая смерти место.
И смерть пировала, жадно хрустя костьми. Хрипел и стонал поедаемый заживо зверь. А всего в паре десятков шагов от кровавого пиршества корчился на подстилке Ивиц, давясь страхом и отчаянным желанием жить, теряя рассудок и остатки воли быть человеком, пока разум его не накрыла долгожданная тьма...»

«Рыцарь на этот раз попался какой-то странный; верхом на муле, вместо доспехов-кожаный фартук, домотканные рубаха и штаны. А шлем!»

«Приехав в больницу к Евгению, они поднялись в кабинет, где когда-то обсуждали план обмена душ. Евгений позвонил и попросил медработника привести пациента. Приведя пациента, медсестра вышла. Максим смотрел, не отрывая глаз. Перед ним стоял Павел Валерьевич с невменяемым взглядом.
— Расскажи о себе, Павел, — попросил Евгений.
— Я не Павел, — ответил мужчина высоким голосом, — я — Анна.
— Сколько тебе лет, Анна? — продолжил опрос Евгений.
— Двадцать пять, — ответил мужчина. И через несколько секунд, поменяв голос, смотря в никуда с откровенно удивленным лицом, он спросил:
— Я разве могу быть своей дочерью?
Евгений поднял трубку и попросил увести пациента.
— Что это? — испугавшись, спросил Максим.
— В тот день я переселил информацию его дочери в него самого. Ты был прав: он бы ни за что не оставил нас в покое. Я не мог рисковать. Теперь он сумасшедший, у него диагноз — раздвоение личности. Он никогда не поправится. На всякий случай на днях я подселю к нему еще двоих. Мы с тобой богаты. И, самое главное, – они с дочерью снова вместе.»

«Когда кто-либо уходил в Лес, то ночью из чащи доносился такой вой, какого не издаёт ни одно животное на свете. Мой дед говорил, что сами деревья стонут от того, что их землю осквернили.»

«...Артур невольно залюбовался её осанкой, правильными чертами лица, алыми губками. Будь она настоящей…»

...и рынок заодно с городом остаётся далеко внизу – игрушечные домики, среди которых возятся люди-муравьи... Люблю это место. Я открыл его, когда только учился летать, и часто прихожу сюда, чтобы отдохнуть и спокойно поразмыслить

Вечер, поздний закат, еловый лес. На картинке изображены главные персонажи истории на своих лошадях (слева направо): Блонда, Черный рыцарь, Серый рыцарь, Рыжий рыцарь.

«Поэтому самое главное для меня начиналось, когда девушка гасила свет и ложилась спать. Тогда я приходил к ней, устраивался в ногах или на животе и, стоило лишь ей начать проваливаться в сон, начинал рассказывать ей сказки.»

«Бусина за щекой противно стукается о зубы и все время норовит скользнуть в горло. Рот – не лучшее место, чтоб прятать сокровища, но больше некуда. Купальник у меня открытый, взрослый – треугольнички сверху, треугольнички снизу, веревки, – а со сжатым кулаком тоже не поплаваешь толком. Санька нетерпеливо подпрыгивает и машет мне с мелководья. И любит же он плескаться в этом лягушатнике, просто за уши не вытащишь. А со мной плавать боится.»

«Коробка с печеньем прекрасно дополняла мой завтрак, поэтому, не задумываясь, я съел одну штучку… казалось, что сейчас мое дыхание остановится, по щекам потекли слезы, в мозгу распространилась эйфория. Перед моими глазами стояла та, что являлась в моих снах, та, кого я желаю видеть рядом с собой. Девушка провела своей ладонью по моей щеке, тело почувствовало это легкое тепло от тонкой изящной руки. Ее лицо сблизилось с моим, легкое прикосновение губ, и слова, которые всегда терзали мое сердце: «Я люблю тебя»…»

«Песок и трава заглушали шаги. Он крался медленно, не сомневался, что не издал ни звука. Но не прошёл и пяти шагов, как странный мальчишка обернулся и уставился на него, словно давно знал о его появлении. Глаза у чужака были странные, вроде серые, но настолько светлые, что почти сливались с белком. Выделялись только зрачки – крохотные точно булавочные головки. Взгляд из-за этого выходил неприятный, колючий.»

«На огромном уродливом существе из веток, человеческих костей, цветов и крови восседала женщина в маске из меди и киновари, облачённая в платье из шкуры белого оленя, на тонкой шее блестел тяжёлый шейный браслет из серебра.

Эргис и Кюн обнялись.

– Прощай, сестра… – обретая голос, прохрипел мальчик.

– Прощай, брат, как жаль, а ведь нам почти удалось спастись…»

«— Я дракон. Ящерица с крыльями. И вот я просто беру и улетаю. Пока-пока, недоумок!
— Стой! Те не можешь так поступить со мной! Я вызываю тебя на поединок!
— Иди в задницу, рыцарь! Всего хорошего!»

«Золушка вышла на середину поляны и расставила руки в стороны.
– Крёстная! Выйди, покажись!
Я содрогнулась: кого же кличет моя сестра, в такое время и в таком месте? Затрещали кусты репейника: что-то приближалось, – тяжелое, грузное, огромное.
Мне трудно описать это существо: слова на бумаге не смогут достоверно передать столь отвратительный и чужеродный облик твари, явившейся перед моим взором. Земля наша была полна историй о Гнусном Народце, о Великом Нашествии и о последней войне, на которой сражался и мой отец; картинки в книжках, иной раз весьма выразительные, пугали меня, но никогда надолго не задерживались в памяти. Гнусь ушла, уползла, улетела далеко-далеко. Но теперь, увидев одно из тех чудовищ в живую, моё тело парализовало безумным, животным страхом.
Тварь была высока, – куда выше любого взрослого мужчины, она передвигалась скачущей, нелепой походкой, то и дело подгибая под себя тонкие, как у кузнечика, ноги. Тело существа облепляла неясная клейкая масса. Руки, – их определенно было несколько пар, – копошились под ней, появляясь то с одной, то с другой стороны. Непропорционально большая голова качалась на тонкой шее, словно тыква на огородном пугале. Изо лба торчали гибкие рога, – они вертелись из стороны в сторону, находясь в постоянном движении. Глаза же, – чёрные и выпуклые, словно капли смолы, не имели зрачков и век; более всего они походили на глаза мухи или какого-нибудь другого насекомого».

«Сзади зашелестело, смачно чавкнула раскисшая земля под чьей-то гигантской лапой – поддразниваемый людским страхом зверь вышел из укрытия.
И тут вдруг над Ивицом поднялась тьма. Развернула слежавшиеся крылья и бесшумно оттолкнулась от земли.
Лес смотрел, затаив дыхание.
За спиной Ивица пролетела смерть. Пронеслась на мягких крыльях и рухнула, придавила к земле голодного зверя. Навалилась гигантской тушей, сминая, ломая кости, кромсая плоть. Смерть тоже была голодна.
Лес дрогнул, пошатнулся от безумного крика боли и обиды обманутого хищника, который сам стал жертвой.
Потрясенные деревья отползали, выворачивая из земли корни. Отступали от жуткой бойни, услужливо давая смерти место.
И смерть пировала, жадно хрустя костьми. Хрипел и стонал поедаемый заживо зверь. А всего в паре десятков шагов от кровавого пиршества корчился на подстилке Ивиц, давясь страхом и отчаянным желанием жить, теряя рассудок и остатки воли быть человеком, пока разум его не накрыла долгожданная тьма».

«А ночью мне снится, что я королева. Речная, да. У меня нет короны, мантии или скипетра. Зачем все это в реке? Я просто покачиваюсь в толще воды, раскинув руки и ноги. Волосы струятся вокруг – длинные, распущенные. А вокруг – рыбы. Маленькие, большие, самые разные.»

«Один-единственный раб и тот достался Йонасу случайно – младенец, проклятый матерью, утопленный в болоте ясной августовской ночью.»

«Их встретило яркое солнце, весёлое лето и тысячи голосов птиц. Здесь не было кладбища. В мёртвом мире всё жило и дышало.
…
Эргис, болезненно прорычав, перекинулся зверем. Сегодня в мире мёртвых он казался огромным медведем с изодранной мордой, тут и там выступающими костями.
…
Девочка осторожно взобралась брату на шею, и они пошли искать света. Эргис еле переставлял лапы, но мимо проносились поля и леса, реки и горы. Чудилось, что двигается сама земля, словно картонный диск декораций в театре кукол.
…Медведь ступил на белую священную тропу.

Кюн почувствовала запах горелой шерсти, белые волоски морды медведя покрылись пепельными завитками.

– Ты горишь! Может, не пойдём?

Эргис словно и не слышал и не чувствовал. Как зачарованный, шёл вперёд к границе владений. Светлый силуэт монаха смиренно сказал: «Ходи, но не трогай, тёмный зверь. Девочка, тебе нужна помощь? Что хочет от тебя это чудовище?».

Кюн мотнула головой.

– Мой брат не чудовище. Вещий, а ничего-то не знаешь, – и мысленно показала язык.

Арылы-монах печально улыбнулся. Он стоял на месте, но не отставал от быстрого медвежьего шага, независимый от колеса жизни и смерти»

«– Молоко из коровы, – оборвал его Сагарис, достал из рюкзака подсолнух, уселся на табурет, забросил в рот семечку и через пару секунд выплюнул шелуху.
…
Не говоря ни слова, Сагарис сунул руку во внутренний карман редингота и вытащил и поставил на стойку… котенка. Абсолютно черного и настолько же мокрого, не старше полутора месяцев. Стянув с шеи трактирщика платок, Мержелату вытряхнул из стоявшей рядом пепельницы окурки, вытер ее и налил молока.
…
Привлеченные шумом завсегдатаи повернули головы, беззастенчиво рассматривая незнакомца: высокий, лет сорока пяти, каштановые волосы до плеч, заросшее щетиной широкое худое лицо, обшарпанный черный редингот – такие вышли из моды лет десять назад, тяжелые ботинки со шнуровкой, странный чехол – меч? карабин?..»

«На улице стемнело, но в горне Силы Недоумовича ярко полыхало пламя. Красные отблески играли на чешуе дракона, лежащего перед распахнутыми дверьми кузни. В задумчивости покусывая кончик хвоста, Гузотряс наблюдал за работой мастера.
— Коронку я подогнал тютелька в тютельку! — кузнец отошел от огня и принялся перемешивать вязкий раствор в большом чане. — Нагреем её чуток и, пока металл не остыл, нальём внутрь раствору, а потом наденем. И всё!
— А держать будет?
— Ещё как! Рецепт проверенный: известь, смола и ещё ингредиент, секретный! Когда остынет — пристанет намертво, не оторвёшь!
Гузотряс бросил подозрительный взгляд на светящуюся малиновым светом раскалённую коронку.»

«Ахидна подняла на него полные звёзд глаза и улыбнулась. Жизнь стала покидать Алтемора. Одна за другой из Ахидны высвобождались цветные души и, напитавшись силой человека, поднимались ввысь, спокойные и свободные.»

«Одного Алтемор не мог понять: как юноша пробрался в Средний мир? Как преодолел туман и вышел к костру, который обычный человек разглядеть не в силах?

— Ты сжёг её! Сжёг! — Ромс упал на колени, подгрёб к себе пепел и затрясся в беззвучных рыданиях.

Ахидна запечатала слёзы несчастного, чтобы вся горечь оставалась внутри и травила душу. Ромс опустил голову и бездумно смотрел на чёрный пепел, в котором измазались его руки, колени и лицо.

— Она мертва, — повторил он, будто не веря своим словам.

Его сильно затрясло, и Алтемор отступил на шаг, готовясь, что Ромс вцепится в него, точно дикий зверь.»

«Кончики ее пальцев заскользили от края к основанию крыла, затем на плечо. Ящер вздрогнул, но не шевельнулся. Его ноздри затрепетали, и он вдохнул аромат ее волос, кожи.

Окончательно осмелев, девушка легко скользнула к огромной голове дракона и прижалась к нему лицом и телом. Легкая дрожь прошла по его туловищу.

«Не надо», – низкий, бархатный, волнующий голос раздался в ее голове.

Огрубевшей, шершавой, покрытой старыми шрамами шкурой он почувствовал ее улыбку. Она намеренно потерлась щекой еще раз. Втянула носом исходящий от его кожи холодный запах земли и травы, терпкий аромат полыни.

– Почему-то ты теплый, – скосила на него глаза и увидела, как дрогнула его верхняя губа, обнажая длинные, острые и белые даже в эту темную ночь зубы.»

«И ты меня прост…

Енга прижалась к матери, но… обхватила пустоту. Дера рассыпалась высохшими крыльями бабочек.

Не удержав равновесия, девушка упала на колени и принялась слепо шарить руками перед собой. Крылья кружились в воздухе. Путались в косах Енги, оседали на одежде, проскальзывали сквозь пальцы и замирали траурницами в траве. Невесомые, блёклые, ломкие. Покрытые причудливыми и притягивающими взгляд узорами.

Зиан присмотрелся и вздрогнул. Каждый из них был человеческим лицом.»

«...Плывущие под ногами грозовые облака озаряют вспышки молний, но для нас по-прежнему светит солнце. А дальше, за пределами облачной стены, зелень южных лесов сменяет лазурная гладь океана».

«..та просто стояла в середине комнаты, наблюдая за бледным диском луны, и, словно солнечная батарейка, впитывала холодный белый свет. Припыленные очертания ее фигуры становились более четкими, и будто самая жизнь проникала в ее хрупкое тельце»

«...Куда бы ни отправился, всюду – своим внутренним взором – приношу зиму. Словно бы всюду вижу покрытые инеем деревья, всюду преследуют меня картины пустых замёрзших окон в холодных домах. Их тонкие стены удерживают слабое тепло. Двери, открываясь, равнодушно отдают его пустым улицам. Но иногда эти фантазии становятся реальными… Кристоф остановился на склоне, по которому он спускался в долину, на время покинув облака и небо. И тот механизм, что постоянно пишет мифологию моего внутреннего мира, словно микробарограф памяти, дает сбой»

«Уже не пытаясь бороться, цепляясь за жизнь, не дыша, я рухнул в воды озера, подняв волны и испачкав серебряную гладь кровью. Медленно опускаясь на дно, доживая последние мгновения, я видел свое творение – меч королей.»

«... Какой я породы?
Какой-то, право, обидный вопрос. Вы же, люди, обижаетесь, когда вас делят на европейцев, африканцев, азиатов? Тогда почему считаете, что британцы лучше персов? Или тайцы лучше египтян? Мы – просто кошки, и не надо нам тут ваших псевдонаучных расовых теорий. Вернее, это они – просто кошки. А я – уникальный.
Ну а если по существу, то я могу выглядеть как угодно. Вот захотелось сегодня быть сибиряком, и буду. Назавтра перехотел – назло всем стал сиамцем. Про цвет шерсти и глаз я вообще молчу. Это мне как чихнуть. А что? Женщинам, значит, можно, а котам нельзя? Где справедливость?
Кстати, о женщинах. Смотрите, видите вон ту? Да не эту, которая сейчас в джип садится, про неё мне сегодня говорить неохота, даже не упрашивайте. А вон ту, что по дорожке вдоль дома идёт, с полным пакетом продуктов из гипермаркета. Да-да, ту, которая только что нечаянно в лужу наступила. Воды теперь в сапоге…
Вот о ней я вам сегодня и расскажу. Только, чур, не перебивать, ладно?...»

«...Не было видно потолка и стен. Лишь мерцающий кровавый туман под ногами да безбрежная тьма вокруг. А позади тем временем людоед бодро напевал:
– Я его поймаю, проломлю хребет! В пасть закину тушку – будет мне обед!
На пути стали попадаться кости и черепа. Очень много костей и черепов. Иногда они высились белыми грудами, напоминая о тысячах несчастных, сгинувших в этом проклятом месте. Также виднелись нарядные кимоно, элементы доспехов, мечи, копья и луки. Сколько же столетий копилось всё это? «Праздный вопрос, куда важнее другое», – подумал Йоширо, перескакивая через кучу костей.
Он надеялся, что демон лукавил, когда говорил о своей непобедимости. В Мурамаса ему рассказали: согласно легенде в логове адской твари имеется источник силы. Что это, неизвестно, но если уничтожить его, то появится возможность одолеть монстра. Поэтому Йоширо бежал, бросая взгляды по сторонам. Но ничего, что можно было бы принять за «источник», ему на глаза не попадалось. Хотя, не оставил ли он уже искомое за спиной?
Дубина с оглушительным шумом опустилась на пол где-то позади, и ронин аж подпрыгнул. Демон настигал, поэтому останавливаться нельзя. Надо бежать и в то же время осматриваться...»

«Замерла, пытаясь отдышаться. Поискала взглядом брата – Эргис, помоги…
Брат стоял, ухмыляясь. В нём больше не было ни капельки света. Шипящая чернота сплелась в ладони в кылыс – длинный боевой нож.
Кюн не могла заставить себя драться с Эргисом. Ещё утром они давали друг другу тумака, но это было другое. Это было игрой.
– Я не стану, слышишь.
Белый ворон с узнаваемым золотым ободком на клюве сел на плечо девочки.»

«[– Что ты ищешь? Все полезное давно растащили. Здесь не найдешь даже несчастного зеркальца или ножа. Разве что пуговицы…
Он поднял с пола блестящую коробочку и нажал на нее. Взметнулся голубой язычок пламени, с виду живой. От неожиданности он выронил коробочку из рук. Алана закрыла глаза руками.
– Что это было?
– Разве ты не видела? Огонь.
– Тебе не страшно держать его в руках?
– Дух захватывает. Будто стоишь на кончике самой высокой ветви.]
......

[– Убей его, – сказала Алана.
– Хорошо. Ладно.
Он положил коробочку на прямоугольный камень и изо всех сил ударил ее обломком другого. Затем поднял, щелкнул. Огонек взлетел, как ни в чем не бывало, обжег глаза, оставив в них зеленый силуэт. Снова было страшно, страшно и мучительно радостно.
– Если он сумел прожить тысячи лет, – предположила Алана, – тебе не убить его так просто. Говорят, он может сжечь целый лес.
– Я возьму его с собой.
Алана смерила его долгим взглядом.
– Не надо! Пожалуйста, не надо!]»

Эпизод 3, нападение эфирных волков.

«...Кюнней чувствовала, как переполняется живой белой силой и не хотела представлять чёрный мёртвый огонь, пожирающий душу Эргиса.
– Нет, – пробормотал брат. Он двигался только потому, что имел цель. Цель – спасти сестру. Поверни он, выйди из нестерпимо-белого круга земель Правды, и всё кончится. Он разорвёт Кюн на части.
Девочка увидела старые разбитые книги, спрыгнула с высокой медвежьей спины. Неловко приземлилась, рассадила колени. Не обращая внимания на боль, принялась подбирать камушки, пытаясь собрать таблицу. Ничего не получалось. Кругляши разбегались в ладони, не признавая друг друга. Кюн подумала: «Всё пропало! Они разных оттенков белого цвета! Как быть?» Истлевающий Эргис уходил всё дальше. Ещё минута, и брата будет уже не догнать.
В небе закричали вороны. Они стали пикировать вниз и, подбирая один голыш за другим, отдавать Кюн. Огромная чёрная фигура Хара Суорун Тойона скользила над Эргисом, излечивая и окутывая благодатной тьмой.
– Быстрей, милая Кюн! Я полечу вперёд, сберегу твоего брата, а ты догоняй!
Ворон с золотым ободком на клюве – любимый слуга Суоруна по имени Граац каркнул:
– Торопись иначе останешься здесь одной из скр-р-р-режалей!
Девочка послушно кивнула и побежала. Ноги хрустально звенели, касаясь камней, руки не хотели держать ношу, глаза видеть.
Граац крикнул:
– Ступай по тени, ступай по спинам лживых теней…
Девочка наступила на серое пятнышко. Один из воронов разлетелся красным всплеском. Она испуганно вскрикнула, решив, что убила птицу.
Прочие хара загалдели, подбадривая:
– Ступай по теням! Ступай по лживым теням! Делай, что велит Граац!
«Должно быть, ложь, что они умирают. Ерунда! Морок мёртвого мира!» – Кюн прыгала с тени на тень, и земля под ногами ускорялась... »

«Но на самом деле Хмелёк не такой. Под землёй все – суровые, серые, твердые. Но на поверхности, там, где солнце, Хмелёк другой. Я, к своему стыду признаю, что однажды следил за ним. И как-то раз я видел Хмелька одного в лесу. Он сидел на пеньке и кормил белку остатками своего пайка.»

«Я представил себе, как вечер за вечером дядюшка открывает испещрённый запечатывающими символами замок, садится на чертову кровать. В руках он держит свечу и книгу. Новую книгу для старого монстра. И начинает читать. Ему хочется спать, но прилечь нельзя ни на минуту. А на ухо ему шепчет голос. Бесплотный голос Сильвы. Он живёт в складках покрывала, под пыльным пологом, в камнях, плитах пола. Он сулит невиданное блаженство, воплощение любых фантазий и самых тайных запретных грёз. Но дядюшка Джим не слушает, он продолжает читать. Он всё равно ничего больше не может сделать. Воля его уже надломлена. Теперь он может только пытаться не поддаться искушению.»

«Ахидна молчала, глядя на него полными тоски прозрачными глазами, в которых нет-нет и вспыхивали разноцветные искры.
— Вот он я, — сказал Алтемор, разведя руками — Всё, что я могу тебе дать, перед тобой. Выпей меня или дай умереть. Сделай, что хочешь.»